Надели мешок, связали, обещали расстрелять — журналист из Мариуполя об общении с ВСУ
«К сожалению, мои родственники — дядя и тетя, инвалиды по зрению, погибли в пожаре, потому что не смогли спуститься в подвал», — журналист Артем Тронев в интервью изданию Украина.ру вспоминает, как выжил во время боевых действий в Мариуполе.
Больше года Мариуполь живет относительно мирной жизнью — таких обстрелов, которые каждый день переживает прифронтовой Донецк, в нем уже нет.
Так как он расположен далеко от фронта, в нем можно проводить капитальные и широкомасштабные восстановительные работы. Сегодня город напоминает гигантскую стройку. Много в нем уже восстановлено. Открылись магазины и кафе, школы и детские сады. Дороги заасфальтированы, по ним уже ездит общественный транспорт. Мариуполь год назад и сейчас — это небо и земля.
Многие жители вернулись к прежней работе, в том числе и мариупольские журналисты. С одним из них — Артемом Троневым — мы и поговорили о том, что ему довелось пережить больше года назад.
— Артем, полтора года, как в Мариуполе уже нет Украины. Ты лично был свидетелем боевых действий, происходивших в городе, и мог после непосредственного знакомства с украинской армией, не дожить до освобождения. Как ты в первый раз столкнулся с ВСУ?
— Самое первое столкновение с ними — это когда я пытался еще перемещаться по городу, они начали везде устанавливать свои блок-посты и скрытые огневые точки. У нас в Зинцевой Балке (приморский район Мариуполя — прим.) тоже поставили.
Я ехал от родственников на велосипеде, заехал на бывшее место работы, на котором я работал вплотную до начала боевых действий. Территория была за городом, это промзона. Украинские солдаты там успели расположиться. Я подъехал туда за своим инструментом. Меня сразу же приняли.
— Как это произошло? Как приняли? Кто эти люди были?
— Я подъезжаю, смотрю, группа военных с автоматами, и на подъезде поставили бетонные блоки. Я без задней мысли подъезжаю, они мне сразу говорят: «Подходи сюда», и начинают обыск, досмотр. «Кто такой, что здесь делаешь?», личные вещи смотрят.
Я говорю: «Приехал на работу, забрать некоторые вещи», получил инструкцию от начальника опустить все рубильники. Они давай проверять телефон, паспорт, сразу они не поверили, и тут же вызвали своего специалиста, который проверяет людей.
Буквально через пару минут они подъезжают на машине, «специалист» подходит и угрожающе начинает со мной разговаривать: что делаешь, говори правду, а то тебе лицо сейчас разобьем.
Я ему повторил ту же самую информацию, что и этим военным, он говорит: не, ни хрена, ты брешешь, сейчас мы из тебя все выбьем.
Разворачивают, пинают под ноги, ставят на колени, надевают мешок на голову, связывают руки за спиной, говорят: «Ну поднимайся, сейчас поедем разбираться».
Затолкали меня в машину, сложили пополам, уперли головой в переднее сиденье, держали руку на спине, и повезли в какое-то место. Сказали: «Ты молчи, слова тут не выдавай, сейчас приедем, только там, когда тебе будут задавать вопросы, будешь говорить».
Приехали, вытолкали из машины, пинками под ноги, тоже с матами, с угрозами завели в какое-то помещение, по звуку какое-то металлическое, там опять кинули на колени. Подошел уже какой-то другой человек, начал говорить: «Мы здесь ведем боевые действия, а вы тут …»
Ну как бы записали меня в потенциальные предатели, что я по любому там был, потому что хотел выведать какие-то данные, сдать врагу.
Спрашивали, уточняли, точно ли я там работаю, как называется моя работа, как называется моя должность, что я делаю. Я им отвечал по факту как есть, их ни один ответ не удовлетворил.
Не поверили, допрашивавший говорит: «Сейчас еще повезем тебя к „Дипломату” (позывной украинского офицера — прим.)», это у ВСУ был самый главный по таким вопросам. «Если ты окажешься предателем, то тебе точно конец».
Выводят, упаковывают и везут. Катались мы долго, с одного пункта в другой, искали этого «Дипломата». В конце концов, не знаю, час или два прошло, пока мы ездили, привезли тоже на какое-то место, меня с машины уже не вытаскивали, сразу подходит главный и с матом спрашивает: «Ну что ты, блин, делал»?
Я то же самое отвечаю: заехал на работу. «Ну, сейчас мы тебя проверяем, если что не так, я тебя тут и грохну по-любому». Он нервничал, на взводе был.
Берут телефон и проверяют — никаких фотографий у меня нет, никаких приложений. Еще раз задают эти все вопросы, и начинают между собой решать: «Ну что с ним теперь делать?», типа того, что я уже видел, где они расположились, и опасно меня выпускать.
Сфотографировали мой паспорт. Один другого спрашивает: «Может ему на прощанье колено прострелим?». Военный, который меня привел, спрашивает:
«Что, кинем его в подвал»? А «Дипломат» отвечает на это: «Таких дебилов как он мало, что ли? Мне что, их тут складировать?». Видимо, я не первый у них был.
Говорят: «Сейчас мы тебе отвезем, выкинем, иди домой, прячься, сиди там до конца войны, и чтоб не высовывался. Если мы еще раз тебя на нашем пункте словим, твой паспорт, фотки, данные у нас — тогда тебе точно конец».
Вывезли через несколько улиц, выкинули из машины, оставили с мешком на голове, его все это время ни разу не снимали. Говорят: «Жди три минуты, считай, когда мы отъедем, должно пройти три минуты. Можешь после этого снимать мешок и быстро валить домой». Такая история.
Шея потом болела три дня, не разгибая ее провел все это время. Ну и стресс, конечно, большой испытал. Я-то думал, что уже все, капец мне пришел. Страшно было, когда сидел с мешком на голове, а рядом с ухом затвор передергивали — мол, щас кончим тебя.
— А сколько это продолжалось по времени?
— Примерно полдня.
— Ты как, сам развязал себе руки?
— Нет, они мне руки развязали, а мешок оставили на голове, сказали: «Не снимай, пока мы не отъедем».
— Они говорили по-украински или по-русски?
— По-украински. Я услышал по разговорам, что они из разных областей были. Один из Харькова говорил мне: ты типа понимаешь, у меня семья в Харькове прячется в подвале, а тут из-за таких как ты… Короче, такого плана, личное.
А, еще спрашивали: шо ты, на референдум в мае 2014 года за ДНР ходил голосовать? Просили сказать: паляныця.
— Правильно произнес?
— Правильно… Смысл этих всех вопросов был никакой, потому что они все равно мне не доверяли.
— Боевые действия ты в основном пережидал дома?
— Ну да. Дома, я жил в частном доме, уже на этот момент не было ни света, ни воды, ни газа. Жили в холоде, еще заморозки были, сложил печку из кирпичей во дворе, сообразил какую-то еду — себе и собакам. Через два-три дня смотрю: украинские военные зашли на соседний участок.
Заселились в соседский дом, и на заднем дворе, смежным с моим, поставили какую-то установку, пушку, может быть, ракетницу, не знаю. Заряжали ее и стреляли. Выстрелы были очень мощными, такими, что дом мой трясло, стекла повылетали.
Мне приходилось в этих обстоятельствах все равно продолжать пытаться и приготовить, и поесть. Я сидел буквально напротив всушников в нескольких метрах, разводил огонь, грел там воду. Они заряжали эту «пушку», стреляли ракетами, уши я зажимал вместе с ними, чтобы не оглохнуть. Такое вот соседство страшное было.
У меня собаки были на заднем дворе. Всушники говорят: быстро сейчас уводи собак, потому что они не выдержат. Двух собак перетащил на передний двор. У меня там была будка со щенками, только щенки родились.
Я давай эту будку тащить, они говорят: а зачем ты будку тащишь, собак достаточно увести, и мы начнем здесь стрелять. Я сказал: у меня тут щенки, поэтому и отволок их в будке.
Приходилось в таких ужасных условиях выживать самому, и за животных беспокоился, чтобы хватило нам еды.
— Один был?
— Да. В доме остался на момент начала боевых действий один. У меня по соседству, в соседнем домике, в котором я сейчас живу, была соседка с мужем, парализованным инвалидом, который был полностью лежачий, под себя ходил, ему постоянно нужно было лекарство давать, и она с ним здесь в такой ужасной ситуации — холод, мороз, он закутанный весь, очень трудно было.
Поэтому я по возможности ей помогал: дрова рубил, разводил огонь, помогал приготовить еду, воду принести. Она нервничала очень, понимала, что в случае чего, прилетит в здание, или что-то с ней случится, приняла решение, что надо, по-любому, уезжать.
Искала-искала знакомых, никого не нашла, кто помог бы на машине его вывезти, у него была только коляска больничная, причем не такая, чтобы по дорогам ездить, а с тонкими колесами.
В одно утро она ко мне подошла, говорит: мы поедем из Мариуполя, давай поможешь Сережу посадить на коляску и вывезти из города.
Он был большой мужчина, под 1м 80см, и весил килограмм сто. Он вообще на ногах не стоит, мы его под плечи пытались поднять, еле-еле выволокли из дома, посадили в эту коляску, потом она еще туда сумок положила, прицепила свои самые необходимые вещи, и мы выкатили его.
Я же в Балке живу, в низине, у нас дорога не очень хорошая, и его снизу, с Балки на самый верх надо было выкатить, а потом еще несколько километров я его катил до блок-поста.
Она мне оставила ключи и сказала: «Можешь пользоваться домом». Буквально прошло некоторое время, а так как рядом в соседнем доме военные были, я ж все время боялся, что ответный прилет случится, и я под него тоже могу попасть.
Прикол в том, что дом, где украинские военные располагались, остался целым — а вот прилетело ровно в мою крышу. Так что мой дом стал неподходящим для проживания. А я как раз поселился в соседнем домике, который соседка мне оставила, чтобы в нем жить, и до сих пор в нем живу. Мой дом так и не восстановили.
— Как ты еду добывал? Как ты с соседями кооперировался? Как вы друг другу помогали?
— В моем родном Мариуполе все друг другу помогали, у кого что было — все делились друг с другом необходимым. У меня получилось так, что я был не сильно запасливым, не верил, что может такое быть, что на несколько месяцев будет блокада, и какие-то небольшие запасы пищи я все использовал. Я соседке помог, и она мне помогла, выручила очень — она уехала, но у нее было все подготовлено — запасы были, крупы и консервы.
Было у меня еще несколько знакомых на соседних улицах. Мужик был один, у которого дом сгорел, которому я пытался помогать тушить пожар. Когда заканчивалась еда, ему соседи оставили ключи от подвала, там можно было брать еду. Мы пошли туда под обстрелами, пригибаясь, с тележками-рюкзаками, перебежками, чтобы достать еды. В общем, с большой опасностью для жизни мы в этот подвал попали. Без приключения, которое могло закончиться трагически, не обошлось, правда.
Получилась такая ситуация — ключи ему оставили, но они лежали у него дома. Так как дом сгорел — ключи испортились, попросту несколько расплавились. Но мы решили попытать счастья все равно, потому что уже животных нечем было кормить — ни мясного, ничего такого не оставалось. И для себя тоже надо было еду взять.
Мы сидели у него, во дворе сгоревшего дома, ждали, когда стрелять перестанут, хотя бы несколько минут. Как только затихло, мы сразу побежали к этому дому с подвалом. Как только мы очутились у подвала, опять начались обстрелы, снаряды летели в нашу сторону, буквально осколки летели рядом с нами, с крыши падали.
А мы подходим и не можем эту дверь открыть, ключи ведь испортились. А мы стоим на открытом месте — укрытия, чтобы спрятаться, нет. Паника начинается, а там в этом подвальчике только маленькое окошко, старое деревянное.
Форточка такая узкая сверху была. Я мелкого телосложения, худой, быстро туда пролез, а этот Леха стоит снаружи, паникует, кричит: что мне делать, Артем, меня сейчас разорвет?
Хватаю, что первое под руки попадается, ножовку, что рядом лежала внутри, пытаюсь спилить эту раму, это долго, он пытается втиснуться в эту форточку, крупный, не может пролезть.
— Как Винни-Пух.
— Да, именно в таком роде. Частично пролез, а зад с пузом — на улице. Я говорю: Леха, ты не пролезешь. Он: Артем, блин, а что мне делать, мне сейчас задницу оторвет, давай быстрее?
Он высовывается из окна на мгновение, а я хватаю молоток, выбиваю с двух ударов деревянную крестовину и резко его втаскиваю внутрь…
И получается, только он влез, как снова начался страшный обстрел. Пока мы сидели в подвале, пережидали, примерно часов шесть били прямо по улице, где мы спрятались. Когда мы вылезли, улицу практически всю разнесли — кругом было месиво из кирпичей, щебенки, деревьев, шифера и так далее.
Мы набрали всего — было мясо, овощи, консервы. Благодаря этому на какое-то время нам этого пропитания хватило.
Когда мы вернулись обратно с этой едой, я подхожу к дому, вижу, что у меня крыша полностью снесена. Я захожу — внутри нет не только крыши, но и стенки внутри разрушены.
Получается, пока мы в этом подвале прятались, был прямой прилет в мой дом. Благодаря тому, что ушел за едой и долго не возвращался, я в живых и остался.
— Когда ты увидел российскую армию, как это было?
— Как раз закончились обстрелы, буквально день-два прошло, и начали ходить российские военные с белыми повязками по улицам, к хозяевам домов стучаться в калитки и делать перепись населения: выясняли, кто остался, кто живой.
Я вышел тоже. Они записали мои данные, проверили, поспрашивали, нет ли никого больше в доме. Потом уже разговорились, начали спрашивать, как вы тут живете, как вы тут переживаете все это.
Мы ответили, типа справляемся. Спросили нас: ну что, вам хлебушка дать? Дали хлеба, консервы, пожелали хорошего дня — крепитесь, было такое добродушие.
— Самые интенсивные бои, ад сколько примерно времени продолжался? Когда началось и закончились обстрелы?
— Интенсивные бои были практически с начала марта, с февраля по середину апреля, полтора месяца, когда стреляли. Просто не по всем районам равномерно. Мой район, мне относительно повезло, был первое время менее всего затронут войной. Здания практически до последнего оставались целы, а другие районы, куда я ездил навестить своих родственников, у меня родственники были в районе «Тысячи мелочей» (торговый центр на правом берегу Мариуполя — прим.), ездил к ним на велосипеде.
Там были черные подъезды, окна без стекол, сильнейшие разрушения. Потом я узнал, что некоторым районам намного меньше повезло, потому что они были стерты под ноль.
К сожалению, мои родственники погибли в этом пожаре. Потом я туда не ездил, там было уже невозможно находиться. Последний раз, когда я туда приезжал, снаряды летали просто над головой, обстрелы, непонятно было, в какой момент куда прятаться.
— А родственники как погибли?
— У меня здесь бабушка оставалась, моего отца сестра, тетя моя, со своим мужем. Бабушка пожилая, дядя с тетей инвалиды по зрению. Обстоятельства были таковы, что они не могли спуститься в подвал.
Получилось так, прилетел снаряд, подъезд загорелся, они не смогли спуститься… Так и сгорели.
— Как вообще люди себя чувствовали, когда боевые действия завершились? Как зомби ходили? Как вообще это было?
— Гуманитарку выдавали на «Метро», на краю города, от меня час примерно езды на велосипеде. Ко мне пришел знакомый из другой части города, когда обстрелы закончились, и сказал, что можно поехать получить гуманитарку.
Узнал, что можно получить гуманитарку на «Метро», начал туда ездить, видел людей, бредущих за этой помощью, с тележечками. Бабушки все были закутанные, такие черные, грязные — очень удручающее было зрелище. Весь город разбит, весь город черный, когда ничего не убрали, даже где-то трупы лежали на земле, не похороненные, еще куча могил была, хоронили везде по дворам.
Конечно, люди были как голодные одичавшие звери. Все собирались, ждали, когда открытие будет Центра по гуманитарной помощи — все бежали за этой едой толпой, наперегонки…
Первые месяцы было особенно тяжело, все сидели по подъездам, кто-то в подвалах долго продолжал жить, потому что им некуда было пойти, а квартир уже не осталось. Продолжали все равно еще несколько месяцев готовить на дровах, воду носить, кому-то далеко приходилось ходить за едой.
Зашла техника российская, и начали помогать расчищать все потихоньку, все налаживать.
— Видел, может быть, прячущихся украинских солдат или каких-то украинских активистов?
— Нет, конкретно такого я не замечал. Просто периодически мы слышали какие-то автоматные перестрелки, с разных мест доносилось. Потом нам знакомые говорили, что это находили как раз где-то засевших еще всушников, азовцев, которые прятались на квартирах, переодевшись в гражданское. Но я с такими не сталкивался.
— Среди твоих знакомых были какие-нибудь такие идеологически ориентированные на Украину люди, которые поддерживали именно Украину?
— Таких друзей не было. У меня были знакомые, которые воевали, которые сейчас на Украине.
Просто в основном мои знакомые из творческой тусовки, которые политикой не сильно интересуются.
— А те, которые за Украину были, чем у них такая ориентация мотивировалась?
— Я реально эти темы не очень с ними затрагивал. Но тут ответ очевиден. У нас же очень сильно навязывался украинский национализм, шла сильная пропаганда, чтобы все было полностью украинское.
— Каким ты видишь будущее Мариуполя?
— Я искренне надеюсь и верю только в самое светлое будущее, верю в то, что Мариуполь станет прекрасным туристическим и курортным городом, в который будут отовсюду съезжаться люди, и который будет очень красивым, возрожденным из пепла. По-настоящему чистым и красивым городом, с атмосферой, с хорошей экологией, такой, каким он и должен быть — с чистым морем, с чистыми пляжами, и со счастливыми жителями.
Александр Чаленко автор издания Украина.ру
https://rusvesna.su/news/1694361634
Бьёт наша сторона только по энергетике. Но не по мостам, тягловым подстанциям, тоннелям, приграничной инфраструктуре на Западной УКраине...Необъяснимая чурканутость российского руководства. В общем СВО ещё более худшая тягомотина, чем то что было до 24 февраля. Худшая и тем что РФ потеряла много и много тысяч человек. Весьма возможно что 40-70 тысяч уже. Я не верю официальным цифрам. А ведь уже и "историческую" РФ каждый день обстреливают. Война и на российскую территорию пришла, благодаря путинским многопудростям. 
